Стукачи и молчание

В армии

Dmitry Karpinsky (Москва, 1975):

1975 год. Москва. Оканчиваю школу. Половина соклассников - дети офицеров-пограничников из соседнего погранучилища при КГБ СССР. Все делятся планами на будущее. Многие собираются идти по стопам отцов - в погран. училище.
Товарищ делится мудростью и советом своего папы: в молодости его отца, ещё при Сталине, один из его сослуживцев рассказал во время вечеринки политический анекдот. Настучать решили практически все, но те, кто отложил донос до утра, были арестованы...
Любящий отец советовал моему товарищу в будущей военной карьере стучать незамедлительно. А хороший друг передал сей совет мне…

Валерий Тюкалов (Военное училище, нач.1970-х):

Окончил военное училище в 1974 г. В курсантской среде стукачество могло быть только тайным. В противном случае, этому человеку пришлось бы не сладко и заканчивать учебу пришлось бы в другом училище. Среди офицеров такие люди встречались, как правило карьеристы с пониженным чувством собственного достоинства, скрыть это было невозможно. Насмешки и клички такие люди, как правило, переносили спокойно. На счет училищ КГБ не знаю.

Dmitry Karpinsky:

Я отслужил офицером-двухгодичником в ПВО-связь. Офицеры - доносили! Тайно!

Валерий Тюкалов:

Не исключаю. У замполитов и особого отдела были свои осведомители. Но официально эти доносы нигде не озвучивались. Искали другие причины. Усиленное внимание к служебным обязанностям, взыскания, "проработка" на комсомольских и партсобраниях и т.п.

Dmitry Karpinsky(Солнечногорский р-н, Тимоново, 1981):

У нас в части был случай. Комбат ("начальник центра") шёл на повышение. Ожидал прибытия смены. Работал над письменным перечнем сплетен и доносов о своих подчинённых, чтобы передать их новому начальнику, но оплошал и, уходя вечером из кабинета, забыл записи на столе. Дежурный их нашёл и унёс. Листки разошлись по рукам. Потом особисты их собирали.... 1981 год, Тимоново, Солнечногорского района. Алё? Майор Кротов? Помнишь?

Валерий Тюкалов:

Ушел на повышение, значит уже не майор. Больше грешили этим политработники. Командиры редко. Вернее не грешили, а работа обязывала знать.

Dmitry Karpinsky:

Ну, тогда Кротов был майором! Предлагал мне "давать информацию" на товарищей. Я его послал в нецензурной форме. Мне, как двухгодичнику, это с рук сошло, а вот скольких офицеров он сломал угрозой карьере?

Sergey Paraketsov (Польша, СГВ ВД, нач.1980х):

У нас в Армии был стукач конкретный. Стучал и ротному, и в политодел, и особистам. Его нам сдал (втихаря) сам ротный, который был реально убежденный, непоколебимый и идейный коммунист, но при этом детдомовец. Как коммунист он был обязан принимать меры на стук (и принимал), но как детдомовец он стукачей ненавидел. Стукача комиссовали за полгода до дембеля с отбитыми почками. Ротный это покрыл. Хотя, как мне кажется, он был в курсе всего происходящего. Интересные вещи иногда случались в СССР...

Александр Дмитриев:

Например, ротный или замполит всегда должны знать, чем занимается личный состав, о чём говорит, о чём думает. "Стукачи" поощрялись также тайно: никто, бывало, не знал, как заслужил кто-то и что-то... За какие заслуги ценят. Советская армия - это зона общего режима. Но узнаёшь людей лучше, чем на "гражданке". Можешь иметь представление, с кем идти в "разведку", на кого положиться. Доходит, если способен думать, размышлять, анализировать.

Юрий Алесин:

В армии это было поставлено на широкую ногу, особенно во время чисток. Офицеры НКВД, политруки, которые были в каждой роте, полку, дивизионе, обязаны были знать настроение солдат. Я тоже служил с СА два года и догадывался из-за отсутствия профессионализма, кто доносит политруку и командиру обо всем, что происходит в роте. В основном при вербовке шла торговля очередными воинскими званиями и отпусками на Родину.

Влад Дракулштейн:

Стукачей поощряли замполиты и командиры. У особиста был стукач в каждом взводе. Могу привести кучу примеров. Сам был офицером 12 лет, солдаты сами приходили и сдавали друг друга.

Ринат Исмагилов:

Поговорка, ходившая в форме шутки среди "погон" и кажется сохранившаяся до сих пор: А я не стукач, я просто форму доклада знаю.

Сергей Агеев:

Офицеры всегда имели в роте хоть одного стукача. То же самое делал особый отдел. В основном следили за неуставными отношениями, антисоветчиками и болтунами.

Людмила Новикова:

Да везде это, конечно, было. Но, как мне кажется, в армии закрытая система, и большинство зависимы от командования, следовательно легче вербовать и легче следить.

Паша Мазуревич:

Так и было.

Anatolij Mereally:

20 лет отслужил, в каждой части был особист (с виду свой в доску, выпить, пошутить). А так чтобы явно, никто не знал, кто ихние стукачи. ГБшники дело знали. А замполиты редко бывали нормальными людьми. Всегда на любое неподобство один вопрос: «Ты что, Советскую власть не уважаешь?»

Игорь Сасовский:

Чем ближе к штабу, тем громче стук работы.

Вадим Акимов(Петрозаводск, 1972-1974):

Я служил в стройбате в Петрозаводске в 1972-1974 гг. Подтверждаю: стукачество в армии было, и довольно упорядоченное. И поощрялось. По 1-2 стукача на каждую роту имел ее замполит. Его главным образом интересовали внеуставные отношения (дедовщина) и бегающие в самоволки. Кроме того, своих стукачей имел и особист, который периодически обходил подведомственные ему части. У этого была своя специализация - чисто политическая: его интересовали ведущие антисоветские разговоры, рассказывающие анекдоты и слушающие забугорные "радиоголоса" (у некоторых солдатиков были транзисторные приемники). Стукачей поощряли более легкими работами, увольнениями, отпусками домой и первоочередным дембелем.

Самыми мерзкими были "политические" стукачи потому, что они выполняли и функции провокаторов - сами заводили антисоветские разговоры или просили дать транзистор - послушать музыку, а потом спрашивали что-нибудь типа "А на какой волне "Голос Америки," не могу найти, помоги". А особист потом неосторожных брал на карандаш и дальше уже поручал за ними следить особо.

При политотделе Петрозаводского гарнизона существовал и человек, занимавшийся перлюстрацией солдатских писем домой. Письма вскрывались, конечно, не все. А на "нужные" видимо, тоже наводку давали стукачи, которые или из разговоров узнавали, кто о чем пишет домой, или подглядывали за пишущими.

Александр Кожевников:

Мне в армии лично, как земляку, ротный предложил стать "главным" стукачом в роте. С ходу отказался, чуть не получил пепельницу в морду. Особых последствий потом не было, но как пришёл мл. сержантом, так и ушёл. Знал, кто стал стукачем: тихий очкарик из Сургута с техн. образованием, но рядовой. Ушёл ст. с-ом.

Михаил Золотарев (1980-е):

Служил срочную в 1980-х. Это было развито, еще как! Пришлось потом срок отбывать, так вот в армии это было развито гораздо сильнее.

Gunars Berzinsh(Северный флот, 1950е):

Я в середине 1950-х служил на северном флоте. Полуостров Рыбачий. На локаторе. Старослужащие учили как служить и не стать негодяем. Старшина части, сибиряк под 2 м, был строг, но никогда не ругался. Только после разгона от политрука выругался.

Сергей Южный:

Специально для совко-"ахфицера": уважающий себя человек на это не пойдет ни в армии, ни на гражданке, ни на зоне.

Виктор Иокиранта:

В армии всегда работали офицеры ГРУ или не знаю, какой структуры. Их называли особистами. Чем-то они занимались.

Володя Петрунин (Московская обл., 1972-1974):

Особисты были и есть, очевидно, неотъемлимая часть сов. армии. Вербовали или принуждали к стукачеству и рядовой состав. Вот с этими было легче - выявляли и "опускали".

Сергей Яковлев:

Служил два года, не сталкивался. Почту точно читали, но выборочно. Стукачи скорее всего были, но лично не встречал. Косяков было по службе много, но никто не заложил.

Shyian Andrii:

Чем критичнее для поддержания режима была какая-то область деятельности, тем больше там было стукачей. Армия - в первую очередь. Секретные производства - само собой.

Сергей Титов:

Так то основа совка. В армии особисты вербовали только в нашем взводе троих, я был один из них, это те, кого удалось вычислить, может их было и больше.

В обществе

Людмила Новикова (вторая половина 1970 - перв. половина 1980х):

Мои родители не скарывали от нас свое плохое отношение к советскому строю.

Они предупреждали нас также о возможных опасностях: о том, что почти в каждом коллективе есть стукач, о том, что если кто-то в автобусе громко начинает ругать советскую власть, надо ни в коем случае не говорить с ним, а просто уйти подальше, т.к. это или провокатор, или пьяный. И о многом другом. 

Со временем у меня выработалась привычка не только самой не говорить на опасные темы, но и настораживаться внутренне, когда разговор других подходит к этому. Это было автоматически, совсем необременительно. Я могла быть весела и раскована в разговоре, охотно болтать о чем угодно, но в определенный момент внутри включался как-будто звоночек: "Внимание!" И дальше я уже могла в зависимости от ситуации: или уйти от опасного разговора, или разрешить себе продолжать, если это были люди, которым я полностью доверяла. 

Это умение у меня есть и сейчас. От частых "разрешений" оно сильно ослабло, но восстановить его при нужде не составит труда. 

И стукачей-провокаторов я встречала. Я не могу сказать на 100 %, что это были провокаторы, но когда малознакомый человек в те годы в обществе начинал громко рассуждать о политике не так, как писали газеты - чаще всего он был стукач или полный идиот. В обоих случаях стоило держаться от него подальше. 

А у мамы на работе была одна женщина, которая вдруг прониклась к маме расположением. И через некоторое время рассказала под большим секретом, что она подписала бумагу в КГБ и является их агентом. Она очень гордилась тем, что ей доверили такое важное дело. И была наполнена сознанием важности своей миссии. Помню, мама все изыскивала способ, как бы прекратить знакомство с этой дурой, но не слишком демонстративно, т.к. женщина была обидчива и мстительна.

А было ли у вас такое умение: внутренне насторожиться и замолчать?

Д.:

Оно у меня и сейчас есть. Меня этому никто не учил, и вообще специально про навыки жизни в СССР разговоров не было. Но в семье считалось, что перестройка - это временно. Мама очень переживала, что историчка в школе преподавала 20 век по перестроечным публикациям. "Как они будут сдавать дальше экзамены, если они не будут знать, как отвечать?" - примерно так мама говорила. Еще у нее был знакомый - в прошлом одноклассник, потом прокурор - который постоянно при встрече повторял: "Был тридцать седьмой, будет восемьдесят седьмой." Когда 87-й прошел, он стал говорить "девяносто седьмой". Но в любом случае этот навык - прощупывать незнакомого собеседника и купировать разговор в случае появления неприятной темы - у меня остался по сию пору. Помогает жить!

Людмила Новикова:

Да, помогает. Сам навык неплохой, условия, его вызвавшие - плохие.

Sergey Paraketsov:

У меня в семье было примерно так же как и у Вас - нет смысла пересказывать. И вражьи голоса я слушал вместе с родителями, начиная с 11 лет. Разве вот что, многое я узнавал в первую очередь от брата, который был на 7 лет сташе меня и имел уже больше опыта и знаний, но не старался смягчать формулировки по отношению к советской власти, как это все же делали родители, видимо, стараясь как-то обезопасить детей. Он же снабжал меня самиздатом потом. И точно так же это умение у меня выработалось. Оно, в принципе, универсально, помогает мне и сейчас.

Сергей Прохоров:

А я с отцом слушал "голоса" как себя помню. Потому что и отец слушал со старшего школьного возраста из самодельного приемника. И тоже все знали, что есть факты, которые абсолютная правда, но говорить о них нельзя. И были факты, о которых не говорили. А если случайно рассказали, то требовали немедленно забыть. Действовало. Забывал так, что вспомнить не могу. Кроме общих слов и самого факта.

Dmitrii Kouznetsov:

Про "умение внутренне насторожиться и замолчать". Не было у меня такого умения. Когда коллега меня спросил, веду ли я антисоветскую пропаганду, я ответил: - Конечно, нет! Это же запрещено!

- А если бы это не было запрещено, Вы вели бы антисоветскую пропаганду?

Только после этого я понял, что на такие вопросы отвечать не надо, насторожился и замолчал. А мог бы ответить, что если бы такая пропаганда не была запрещена, то в ней бы не было надобности, преступления советских чиновников можно было бы открыто критиковать.

Iveta Rīvāne:

В Латвии опубликовали т.н. мешки КГБ, которые тут оставили. Хотя все и понимают, что самое ценное в Москве, а эти остались по каким-то непонятным причинам. Некоторые думают, чтоб внести распри между собой... В основном период 1970-1980 годов. Сейчас есть материал для рефлексий. Картотека в свободном доступе, а дела с сообщениями - по запросу. Правда, картотека без сообщений ничего не показывает- навредил ли стукач кому нибудь. Есть люди, которые открыто про себя рассказывают, как это было. Это публикуется. Снят фильм «Люстрация» ( у нас люстрации не было в отличие от Литвы). Есть, кто все отрицает, и есть возможность через суд доказывать, что стукачом не был, но все-равно в опубликованной картотеке он есть. И что интересно, что нередко стукачами оказывались те, на которых совсем не думали. Интересно также, как один поэт признался, что рассказывал одному чекисту о настроениях в литературной среде, покаялся - а потом оказалось, что его в мешках нет. А один режиссер оказался там, того не ведая...

Я живу в портовом городе и думала, что интердевочки уж непременно должны были быть в " мешках" , ан нет. В основном официанты, причем мужчины. Женщин щадили? Нельзя было работать переводчиком на предприятии, если не подписал соответствующее предложение органов... Меня удивило, что много осведомителей было в одном довольно бедном колхозе, а еще больше удивило, что лесников вербовали - готовились к партизанской войне?!

Историки изучали сферу Интуриста - гиды, работники гостиниц Интуриста. Причем делалось это через отчеты- какие вопросы, кто задавал... Рассмешило требование к гиду - национальная миловидность...

А если серьезно, страшно, как это система всеобщего контроля покрывала нашу жизнь. Причем не обязательно должен быть стукач, все руководители предприятий, учреждений должны были и так давать характеристики на работников, если контора глубокого бурения требовала.

Сама с этим столкнулась, но директор предупредила, что мною интересуются. Стукачом можно было стать и невольно, если жаловался на что-то, вполне могли предложить «оформиться официально»...

Считаю, что эту сферу надо изучать, чтоб понять, что такое тоталитаризм.

Мириам Файн:

Стукачка в нашей группе была очевидна. Но никого не сдала. Правда, и не особо при ней откровенничали...

Людмила Новикова:

Интересно, а как Вы определили?

Мириам Файн:

По необъяснимому во всех аспектах образу жизни.

Olga Smyslova:

В моем поколении уже не было. Но я очень удивилась, когда мама рассказала, что одна ее "подруга" была стукачкой еще со времен университетской группы, и все это знали (и у пары ребят были большие проблемы из-за нее в свое время). Ну и тогда стало понятно ее отношение к ней. Эту подругу приглашали в гости, она приходила, приезжала к нам на дачу, но мама скептически говорила о ней за глаза. А мне было непонятно, она со мной занималась, вязала моим куклам и вообще была вроде бы приятным человеком для меня. В 1990-е она ударилась в какое-то патриотическое движение и тут уж перестала к нам ходить. Папа мой работал в ящике и до конца жизни сохранил привычку говорить намеками. Про свою поездку в Китай говорил "наши товарищи с востока" и всякое такое. Меня в какой-то момент (вот в последние 10 лет) стало немного раздражать, что он часто не говорит прямо, и иногда у нас из-за этого случается непонимание. А потом мы столкнулись с тем, что про одну знакомую узнали, что она - современный стукач. И я обрадовалась за папу :) .

Jaugen Keppul:

Знали одного, который всё до деканата доносил, он это особо и не скрывал. Он занимал какой-то непонятный пост в комитете комсомола, потом получил красный диплом. Насчет таких, которые стучали "прямо в органы", не знаю.

Sergey Paraketsov:

В универе (МГУ) стукачи были, но их довольно быстро вычисляли и просто переставали общаться, хотя это вторая половина 1980-х - перестройка шла уже вовсю...

Людмила Новикова:

А я вот так и не могла определить стукача в коллективах где работала. Думала: эта - нет, не может, а та - тоже не может. Перебирала всех, но не могла догадаться. Хотя знала, что если коллектив достаточно большой, то кто-то есть обязательно. А в одном месте, где работала, было наоборот: эта - вполне может, а тот вообще запросто. Так и там не определила. ☺

Sergey Paraketsov:

Ну в универе было просто. Компании близкого круга людей, откровенные разговоры. Если что-то выходит за - кто-то стучит. Ну а у кого отметки незаслуженно высокие, да еще и в деканате постоянно отирается, да в компании себя не совсем адекватно ведет - ясно стукач. В универе все было прозрачно.

Елена Иваненкова:

Я тоже никогда не могла определить. Наверное, плохо разбираюсь в людях. Но вот привычка не говорить до конца откровенно перешла в подсознание...

Григоий Григорян:

Это мы после окончания университета поняли, кто из наших был - их. Они все устроились на работу в ГБ и в комсомол. А молотили мы при них все, что думали, не зная их истинного лица. Поэтому мы, самые активные поклонники радиостанции "Голос Америки" и Высоцкого, не могли нигде устроиться на нормальную работу, а загоняли нас в самые дальние дыры. Меня, например, заслали в село под Казанджиком - дыра еще та в Туркмении. Не поехал. Только через 4 года работы на стройке, это с дипломом после университета, устроился по профилю. Вот так и жили.

Jaugen Keppul:

Ага, точно, все "нормальные" работы вроде ГБ и комсомола были заняты "блатными".

Dania Yakhina:

У настоящих стукачей есть цель, ведь крысятничеством они занимаются, например, ради карьеры, сливочного места. А бывали такие, кто попадался на какой-нибудь провинности или даже уголовке, и первое, что им предлагали перед тем, как выносить решение, это согласиться делать "услуги". Поэтому работали они не афишируя своё паскудство (извиняюсь!). Помните, при Горбачёве была политика прямой демократии, народ сам мог выбрать путём голосования начальника, директора. Вот в эти времена у нас на работе мы сами выбирали ген.директора, а в службу - начальника. Пришёл выбранный наш начальник в кабинет, стал разбираться в бумажках и наткнулся на очень интересный документ! В этом документе был список фамилий, кто занимался именно этим делом: стучали или были осведомителями.

Раз в месяц у нас были обязательные тех.учёбы. Инструктор куда-то вышла, одна моя коллега, ну очень любопытная, открыла одну тетрадь на столе инструктора и сначала играючи стала читать, что написано в этой тетради. Но чем дальше вчитывалась, тем игручесть пропадала. В этой тетради мы все всё про всех узнали и о себе тоже. Фиксировался каждый наш шаг, каждое слово, каждый поступок....даже некоторые личные интимные дела.

Фу, противно!

Анатолий Мостовой (г.Каменск-Шахтинский Ростовская обл., 1965):

После окончания ремеслухи (Примечание: ремесленное училище) я был направлен в родной город (Каменск-Шахтинский Ростовской обл.). Работал оператором почтовой связи (принимал посылки, переводы, заказные и ценные письма и выдавал их) в РУС (Районный узел связи). Проработал месяца три-четыре, и меня направили в ОС9 (девятое отделение связи). Тоже оператором, но, в отличие от тамошней ОН9 (9 отделения начальник, - так принято в связи), дамы лет 50, худющей брюнетки, имел всё-таки специальное образование. Видимо, она почувствовала опасность для себя. И вот однажды зашли в операционный зал девушки и стали обсуждать, какие журналы моды им выписать.

Надо сказать, что тогда о моде могли узнавать из журнала "Работница", "Крестьянка" (там и выкройки были), ещё из польского, венгерского, болгарского журналов. Журналы "Америка" и "Англия" приходили спецпочтой, по три каждого, но они распространялись строго для начальников из горкома партии.

Потом эти девушки спросили совета у меня. И я им посоветовал (у них денег было в обрез): "Если хотите что-то покрасивее, то выпишите польский или болгарский". Моя начальница услышала это. И... написала донос, что я пропагандирую иностранные журналы... В партком. Она была член КПСС.

Через короткое время меня вызывают в профком Узла связи. Там заседает группа товарищей (видимо, партком поручил "пропесочить" беспартийного" за аморалку), меня начали разбирать по косточкам. Ах, какой я, оказывается, плохой. Ну до статьи, в общем-то. Пугали. Столько о себе узнал... Теперь вспоминаю, и благодарен ей. Меня уволили, и не пришлось отрабатывать два года, как было положено тогда. Ушёл на большой завод (теперь -"Химволокно"), стал работать электрослесарем КиП и А. Через пару месяцев сдал на 4 разряд. И работа интересная, и заработок вдвое выше. Оператором связи я получал оклад 65 рублей. На дворе был 1965 год. Хрущёвская оттепель уже закончилась.

Микола Рябий:

Стукачи были всегда, как и предатели, но в смутные времена их урожайность повышается. И сейчас их много, но простодушные люди их не замечают. Стукачей вербует начальство и власть, а она преимущественно бандитская, особенно в большинстве стран послесоветского пространства. Но это страшные люди. У меня был друг, который умер пару лет назад в возрасте 87 лет. Его отца расстреляли в 1930-х из-за того, что, работая механиком на ткацкой фабрике, пользовался немецкой инструкцией к станкам. Но для того, чтобы его убить, и требовались негодяи-стукачи. И сейчас их предостаточно, они никогда не пойдут бороться за справедливость, наоборот, они укрепляют беззаконие. Наверное, многое зависит от качества населения, которое со временем не особенно улучшилось, я об морали.

Карз Драйв:

В т.н. "моё время" "стукачество", конечно, было, как не быть! Но последствия его были не столь драматичны. Расстрелять никого не могли, да и сажали далеко не всех, на кого "стучали". Есть у меня и личные воспоминания о том, как в 1968 году меня КГБ вербовал.

Sergey Paraketsov (Москва, 1970е):

Моя тетя работала на телефонном узле в начальниках. Там был список, кого надо подключать на прослушку. В принципе, согласно моей тете, практически все с высшим образованием попадали в этот список. Правда, прослушивали не все время, а выборочно. Список был разбит на категории - кого как часто нужно слушать. Кого-то прослушивали и постоянно, а кого-то раз в месяц. Со слов тети, уже в 1970х технологии позволяли прослушивать квартиру просто через телефон (не звонящий, а просто стоящий в квартире). Когда мы собирались у нее дома узким кругом, она всегда отключала телефон - выдергивала штепсель из розетки. И нам рекомендовала это делать.

Natalia Mangion:

Я училась в университете на химическом факультете, и мы дружили с ребятами с исторического. Сидели однажды тесной компанией, и друг-историк рассказывал политические анекдоты... На следующий день он исчез. Навсегда.

Людмила Новикова:

Наталия, это какие годы?

Natalia Mangion:

СССР.

Людмила Новикова:

CCCР был разный в разные годы. Если бы он исчез в сталинские годы - ничего удивительного, в 1970е - небольшое удивление было бы (тогда сначала на заметку брали, хотя по-всякому бывало), а в конце 1980х я бы подумала, что он по своим личным делам уехал.

Pavel Raysin (Москва, 1980):

Довольно неплохо "исчезали" в Москве в 1980, к олимпиаде было приказано "почистить Москву". Реальный случай - женщину за антисоветский анекдот выписали из Москвы и выслали куда-то далеко. На вопросы родни в КГБ ответили: пусть скажет спасибо, мы с ней очень мягко поступили, это административная высылка всего лишь, даже не судимость. Нужно рассказывать, какую ценность представляла собой московская прописка? И вообще что это такое было прописка?

Lubova Lenska:

У знакомой был день рождения 18 ноября. Это день независимости Латвии. И вот она празднует, стук в дверь. Там стоит характерный персонаж с красной книжкой. «Что празднуем ?» - говорит. «Да день рождения у меня». – «Паспорт покажите». Показала. Он тогда: «Извините. Но знайте, что у вас есть враги».

Tetiana Znamenska:

Да. Все серьезные дела обсуждались полушепотом на кухне. И еще выражение "не телефонный разговор" оттуда же.

Алексей Долматов:

Как-то спустя лет двадцать после окончания института уже в "надцатые", встретился я с двумя однокашниками. Сидели втроём, пили, вспоминали. И тут один говорит: "А я знаю, кто у нас в группе стукач был!" А я подумал и говорю ему: «А знаешь, не рассказывай! Просто чтоб сказку не испортить». Выпили за миф и наше в нём место. Так я и не узнал. (Третий наш собутыльник к тому времени уже лежал под столом, так что в разговор вмешаться не мог)

Сергей Шувалов:

Я уже с высоты прожитых лет, вспоминая годы учебы и службы, определил тех, кто работал на систему. Но, думаю, не всех .

Сергей Плясунов:

У нас в каждой группе был сексот.

Володимир Васильєв:

Сосед по подъезду был, как потом понял, из "топтунов". Дома у него был бинокль, печатная машинка. При этом числился водителем грузовика. Каждые 3 года семья переезжала.

Григоий Григорян:

В жизни их было полно. У меня тесть служил в ГБ. Как только понял, что у меня с его дочкой все серьезно, когда еще встречались, разложил мне все по полочкам и сказал: прикуси язык и мало говори, там где стоят три человека - один стукач. Жизнь показала, что он был прав. После окончания универа устраивались на работу как могли, в глушь никто ехать не хотел. А целая плеяда однокурсников, знакомых с других факультетов устроились без проблем: кто в ГБ, кто в МВД, кто в комсомольские вожаки. Потом мне тесть сказал: вот это они и были. И рассказал две забавные истории из своей жизни.

Первый раз, был он молодым офицером и чего-то решил пышно отпраздновать день рождение жены, моей тещи. Все прошло классно, а на второй день вызвали его в особый отдел (или куда там не знаю) и поставили вопрос ребром: где взял деньги на такой шикарный стол. Советский офицер не может на зарплату такой стол накрыть. Пришлось показывать квитанции, родители те и те прислали почтовые переводы на поздравления, доказывал, что откладывал, занимал у сослуживцев. Те подтвердили, как-то выкрутился. Но зарекся на всю жизнь кого-то из коллег приглашать в дом.

А второй случай был, когда уже тесть на высоких постах сидел, уже полковником. Один офицер получил квартиру, сделал ремонт и пригласил коллег на новоселье. Та же песня, только на этот раз: где взял деньги на такой шикарный ремонт. Но мы-то помним советские "шикарные" ремонты, пределом мечтания были югославские обои и чешская плитка. Тесть пришел, посмотрел, пожал плечами и сказал, что все в пределах нормы. Вот так и жили в совдепии, шарахаясь от собственной тени.

Николай Филиппов:

Все коммунисты должны были доносить. В 1992 году я нашел отчет одного парторга, где он доносил в райком на всех своих товарищей. На мой вопрос он ответил, так, мол, велело партруководство. «А совесть где?» - просто опустил голову и уволился. Может, остатки совести, а может боялся?

Анатолий Мостовой:

В 1979 году, вернувшись с "северов", где работал в школе и детском доме по распределению (пос. Нялино Ханты-Мансийского района Тюменской области), я устроился преподавателем биологии и химии в ГПТУ 46. Пацаны в общем-то хулиганистые (особенно городские, в большинстве из так называемых "неблагополучных" семей) и развитые, не только в приблатнённом смысле, но и в житейском. И любознательные. А многие - и просто надёжные пацаны. Спокойно идёт учебный год. Весна. В конце марта - апреле заключительный курс по биологии "Возникновение и развитие жизни на Земле". Две пары и три теории: дарвиновская, космогенная, божественная. В общем-то лекции. Заканчиваю. Есть вопросы? С "камчатки" Саша Л. тянет руку: "Анатолий Александрович, скажите, а Бог есть?" Аудитория замерла, всем интересно.

Ну что ему ответить. Я атеист (тогда был), но сказать можно только правду. И я её говорю: "Ребята, это и есть основной вопрос философии: что первично: материя или сознание. Ответа на этот вопрос пока нет. Он открыт. Если бы я верил в Бога, то никто не смог бы мне доказать, что Его нет. Но так как я не верю, то нет такой силы, которая меня убедит, что Бог есть. (Нашлась такая сила, но это отдельная тема). Поэтому вопрос веры или неверия каждый для себя решает сам, на основе своего личного жизненного опыта". Я бы и сейчас так же ответил.

Тут нужно ещё одну линию показать. Страна готовилась к 35-летию Победы. Брежнев "написал" книжицу "Малая земля"... В общем, с помпой готовились отметить эту дату. И директор училища (я был неплохим фотографом) попросил меня сделать новую доску участников войны, работников училища. Их тогда много ещё трудилось. И добавил: "Вот только К., он вроде бы не воевал". Этот К. был полковником в отставке и одновременно секретарём партбюро, но не освобождённым, а потому преподавал НВП, был такой предмет - Начальная военная подготовка.

Я начал работу. Всех сфотографировал, потом сходил в военкомат и спросил о К. Начальник какого-то отдела порылся в своих бумагах (там досье на каждого) сказал: "Нет, он не воевал, учился в училище". Я все отпечатки сделал, а его - нет. И неудобно мне сказать, что он лже-ветеран. Стыдно. Поэтому говорю, что плёнка засветилась, или перепроявил её.

В общем, летом, на каникулах, вызывают меня как-то в военкомат. Я, так получилось, с женой пошёл: она решила по магазинам прошвырнуться, а это по пути. Метров за 300-400 от военкомата на перекрёстке попросил её подождать: "Там по учёту вопрос, я сейчас". И зашёл в ворота. Пусто во дворе. Моложавый мужчина в шляпе представляется:
- Я полковник КГБ Б. Вы можете нам уделить час времени?
- А почему нет? Конечно.
- Тогда скажите Вашей жене, чтобы она не ждала.

Посадили меня в закрытую машину и повезли. Занимался мной капитан И. Первым делом задал вопрос:
-У Вас есть враги в училище?
-Ну какие у меня враги? Вот возможно К. может злиться, я ему фото не сделал. (Вряд ли он под дверью подслушивал, этот К. Скорее всего в разговоре кто-то из пацанов сказал ему: "Вы говорите, что Бога нет, а вот биолог нам сказал, что на этот вопрос наука пока не нашла ответа". Он и взял на карандаш. И отомстил за то, что перестал быть ветераном.)

Надо сказать, что к ветеранам я отношусь с особым пиететом. У меня и отец воевал, с финской и до Берлина, и шестеро родных дядьёв, двое не вернулись. Поэтому я и сегодня терпеть ненавижу, когда всякие из себя героев строят, просидев где-либо в тылу или вообще там и близко не побывав.

Больше капитан вопросов не задавал на тему врагов. Зато стал уличать меня в антисоветскости. Зачитал из заявы на меня, что я, мол, пропагандирую религию в училище среди учащихся. И ещё много в папочке у капитана бумажек оказалось, десятка два-три: где какой анекдот у пив.бочки рассказал - всё у него пронумеровано, подшито. И ещё как советскую власть хаял. Говорил я, что пресса лакирует действительность, принижал роль Красной Армии и говорил, что американцы нам много грузовиков поставили, и танки - тоже. А не только тушёнку, но и её много...

В общем, всё-всё-всё... Даже из бумажек, где это было написано, зачитывал сказанное мной. Цитировал. А память у меня на лексические построения была хорошей тогда. Он зачитывает, а я отмечаю: это такой-то, с ним разговор был, а это - полковник такой-то, с ним водочку пили 8 мая, кстати, Герой Советского Союза. В общем, всех своих информаторов он мне "сдал". А потом сказал: "Читайте работу Ленина "Материализм и эмпириокритицизм", - он там ДОКАЗАЛ, что бога нет".

Из училища пришлось уволиться... И не могу по специальности работу найти, хотя вакансии есть. Были при горкомах КПСС "Советы директоров". У них были "чёрные списки". Киномехаником поработал, но мало платят, 70 рублей. Пошёл на кирпичный завод выставщиком. Это из горячей печи обожженный кирпич на электрокару грузить и на плац выставлять.

Потом умер Брежнев. Иду как-то утром с работы (после ночной смены), навстречу этот И. (уже майором стал).
- Привет, Анатолий, как дела?
- Нормально.
-А ты знаешь, что Андропов стал Генеральным секретарём? Он нас на совещание всех собрал и сказал, что мы сами антисоветчиков делаем, и это надо прекратить. Так что ты свободен.

В субботу это было. А в понедельник... Из одной газеты звонок, из другой... На работу приглашают. Был Андропов Председателем КГБ - ему нужно было много "антисоветчиков". Стал Генеральным - приказал закончить коллекционировать "антисоветчиков", знал ведь, что всё это "липа липовая". Да и нужность свою и важность больше не надо никому доказывать. Сам - наиглавнейший начальник в СССР.

Александр Удовица:

Все было пронизано на первый взгляд незаметной системой страха на подсознательном уровне и стукачества "добровольных помощников" на всех предприятиях и в трудовых коллективах. Ты мог проработать много лет с людьми, считать их товарищами по работе, смеяться над рассказываемыми ими анекдотами или самому их рассказывать. А потом тебя вызывают в первый отдел и проводят "профилактическую беседу", выложив несколько рукописных доносов знакомыми почерками этих самых друзей-коллег, из которых следовало, что ты не просто так для смеха рассказывал эти анекдоты, а делал это длительно, целенаправленно, с целью антисоветской пропаганды и дискредитации компартии и ее руководителей. Или там читал и советовал другим какие-то сомнительные книжки. Или ещё какие подобные "грехи". И знакомили тебя с соответствующей статьёй УК и брали подписку о неразглашении этой информации и обещание, что больше такого делать не будешь, а об аналогичном будешь сам докладывать.

И ты понимал, что, несмотря на 1970-80-е, сталинские времена были совсем недавно, и система может перемолотить тебя в момент за любое неосторожное слово или действие. Это была такая атмосфера - вроде сталинщина развенчана, есть видимость какой-то демократии, но сводилась эта демократия к одному - всеобщему притворному одобрямсу того, против чего каждый по отдельности был против. Понятие свободы было атрофировано. И главная цель Органов была поддерживать все это в таком состоянии, а служба их должна была быть "как-будто не видна".

Игорь Анд. Бобров:

Полно гуманитарной интеллигенции были или сексотами, или даже чинами КГБ. Могу это точно сказать по питерскому Финэку, который закончил. Считать КГБ полицией в нормальном смысле слова, конечно, нельзя, если не считать погранвойск (впрочем, отдельной касты внутри КГБ), там было мало рядовых и сержантов, какая-то инфляция чинов. Зато были многочисленные кураторы и того и сего, вроде как в офицерском звании. Вроде масонства.

Alex Goldis:

В 1979 хороший друг моего отца уехал на пмж (постоянное место жительства) в Израиль. Моего отца забирали в КГБ 3 раза в целях разъяснительной работы, а, возможно, предлагали и сотрудничать с ними, и стучать. Отец потом часто говорил, что никогда нельзя соглашаться на такое.

Георгий Настенко:

В конце 1960-х я приехал на лето к бабушке в Краснодарский край. Я был умненький мальчик. Потому что к 10-11 годах прочитал много (для такого возраста) книг. В детской литературе самой интересной мне казалась шпионская тема.

Я пошёл рыбачить на реку. На плотине после дождя было суше, и я пристроился рядом с каким то рыбаком. Я что-то спросил у него, он ответил, но как-то очень странно. Я сначала краем глаза следил за его действиями. Потом увидел на берегу нашего соседа - дедушку Славика. Все на улице знали его как очень серьезного человека и даже почему-то побаивались. Я удивлялся - почему? Деда Славик такой добрый. Я подошёл к нему и, стараясь не смотреть на того странно говорившего рыбака, сказал деду Славе о своих подозрениях. "Может быть, он - иностранец. И что он делает на плотине?!"

Вопреки моим ожиданиям, мой сосед не стал меня успокаивать ("глупости, тебе показалось" и т. Д.), а велел посторожить его удочки, а сам быстрым шагом, а потом бегом поднялся вверх по берегу. Я стоял и ждал. Вдруг на плотину заехала милицейская машина. Из нее вышли трое ментов. Двое скрутили тому рыбаку руки. А когда тот вздумал кричать что-то непонятное, третий пару раз от души ему дал "пендаля" ногой. Рыбак присмирел и покорно залез в "воронок".

Как потом рассказали, тот рыбак на самом деле был не иностранцем, а работником местного маслокомбината. Ударником коммунистического труда. Просто с сильным дефектом речи от рождения. А деда Славик, как потом я узнал, - полковником в отставке, бывшим особистом. Впрочем, бывших не бывает.

Екатерина Остапенко (Украина):

Мама на днях рассказала. Встретила она на рынке старую подругу-коллегу. Вместе двадцать лет на заводе отработали. Та начала ей жаловаться, что в свое время ее завербовал особист из первого отдела. Если кто не знает, такой отдел был на каждом заводе, на каждой фабрике, в каждом НИИ. Там сидел человек, который собирал информацию о том, что говорят в курилках, кто знакомства подозрительные заводит, и принимал меры. Так вот, та мамина приятельница к своей работе на первый отдел подходила ответственно: стучала на всех и в подробностях. Мама даже вспомнила несколько случаев, когда тот самый особист вызывал ее после разговоров в тесной компании. И ни разу она на ту дамочку не подумала. Но самое гнусное не это, а то, что та подруга на восьмом десятке лет переживает, что за ее важную и ответственную работу ей пенсии не добавили. Украина. После развала Совка прошло тридцать лет...

Леонид Эдельштейн:

Можно ли было безнаказанно публично прикалываться над властью или политикой партии в совке? Даже в позднее перестроечное время? Насколько стукачество пронизывало совковое общество, даже в относительно беззубое хрущёвское-брежневское-горбачёвское время? Я не имею в виду бытовых или карьерных стукачей, доносивших участковому на шумных или пьющих соседей, или членов трудовых коллективов, стучащих производственному мастеру на коллег по работе. Таких во все времена хватало, да они не очень и прятались, а наоборот, зачастую, напялив маску правдоруба-борца, шумно и наглядно искореняли то, что они считали нужным искоренить. Я даже не о стукачах в партком или профком.

Однажды, забыв на умывальнике в предбаннике цеховой бани, где не горела ни единая лампочка, обручальное кольцо, одержимый надеждой, которая умирает последней, найти его и забрать, я приехал на работу в 21 час вечера в поздние сумерки. Взбежав по лестнице на третий этаж, где находилась баня, и к своему восторгу обнаружив своё кольцо там, где я его оставил, я распахнул окно, чтобы проорать в темноту свой восторг, и к своему весёлому ужасу и удивлению обнаружил прямо напротив распахнутого мною окна сидящего на ветках тополя замначальника моего цеха. С насеста, занимаемого им среди тополиных ветвей, можно было в равной степени наблюдать как за пустой в это время баней, так и за освещённым кабинетом начальника цеха, где происходила грандиозная пьянка с участием гетер из конструкторского бюро. Встретившись со мной взглядом, он умоляюще приложил палец к губам, а я, вероятностно оценив парадоксальность ситуации, кивнул головой. Но всё-равно назавтра растрепал об увиденном в курилке, так, чисто поржать, предоставив дальнейшим событиям возможность сложиться в равнонепредсказуемый калейдоскопический узор, уравняв тем самым шансы на возможную счастливую развязку для всех его участников.

Я о других стукачах. Стукачах в КГБ, как о злонамеренной внедрёнке, так и доброхотных сотрудниках.

Когда были три ГКЧП-стских дня, мой интеллигентнейший коллега-электрослесарь, ко всем, даже к ученикам, обращавшийся на Вы, член КПСС предпенсионного возраста, 1934 г.р., т. е. пионером-комсомольцем зацепивший сталинское время и тогдашний ужас, мой партнёр при игре в нарды во время перерывов (нас было трое нардистов, игравших на одной доске на высадку), которого все в бригаде называли по имени-отчеству, сказал следующее, обращаясь ко мне, и обращаясь лично, когда все уже разошлись: ”Ну теперь вам всем, кто горлопанил против власти, головы открутят!” - и такое удовольствие у него было на морде лица! Я не сдержался и ответил, так, лишь бы что-то сказать: "По-моему ты, мил человек, стукачок!"

А он смерил меня таким взглядом, каким именно измеряют, оценивают и взвешивают перед продажей или покупкой чего-либо, - и тогда я понял, что совершенно неожиданно влепил в самую точку, и своё торжество он даже не скрывает, настолько уверен, что меня-то уж точно загребут, иначе и быть не может, уж он-то точно знает, так как уже позаботился об этом. Со словами: " Ах ты, гнида старая!" - я надвинулся на него, а он, отстраняясь, попятился и прошипел: "Не имеете права!" - как всегда на Вы, но опасливо, готовый одновременно и бежать и нападать, если вдруг появится неожиданная подмога. Я ещё сказал: "Я лучше в лагерь сяду!" - а он бочком, бочком, поняв, что бить его именно сейчас никто не будет, удалился, семеня ножками.

И потом, когда облажавшихся ГКЧПэшников повязали, я подошёл к нему со словами: "Ну, что?" - он готовно-радостно залебезил и начал рассказывать, как он волновался и опасался, что опять начнётся власть райкомов и обкомов, и как он рад, что события сложились так, а не иначе. И когда я двинул всем корпусом в его сторону, он дрогнул, но в другую сторону, а потом с готовностью радостно хрюкнул, и, наверное, если бы я сунул кулак к его губам, он бы и его расцеловал. А потом долго пялился на меня своими пустыми глазами, очевидно не имея в душе ни одного чувства, кроме страха, как бы его не высветили, они же, стукачи, зашифрованы и темны, как шпионы, и одновременно с этим, как бы внушал мне взглядом: " А ведь ничего не было, тебе всё это приснилось, и этот разговор, и предыдущий разговор, и прочее, прочее, прочее..." Вот такое замечательное свойство характера было у этого человека.

Что было дальше? Сначала хотел начистить ему рожу, потом расхотел. Первый вопрос, который последовал бы после: "За что ты избил пожилого человека?" И действительно, за что? ”Мне показалось...” - " Ах, тебе показалось? И сразу бить? Избить человека безо всяких на то оснований?" А сделал я вот что. Я ему сказал: ”Ты почистишь нарды и доску, чтобы блестели как у кота. И ещё: две недели ты с нами играть не будешь”. Сказал в присутствии третьего напарника, ответив на его вопрос: "За что?" - словами: "Он знает." Стукачок согласился без возражений. Я понял после этого, что ничего мне не привиделось и рыло у товарища сильно в пушку. Иначе как бы я, человек, который вдвое младше его по возрасту и проработавший в этом коллективе несравнимо меньше, смог бы его заставить? - А ведь заставил!

Стукачам, наверное, безразлично, что будет с теми, кого они сдают. Ими составляется-выполняется рутинное оплачиваемое или вовсе бесплатное доносительство из каких-то побуждений, при этом они, скорей всего, не зацикливаются на нюансах обычных человеческих отношений и том, что там дальше будет с теми, кого они сдали-застучали, и относятся они к писанию доносов, наверное, как к какой-то значимой работе. И на каком-то виде довольствия, они всё-таки, наверняка, состоят. На каких-то явочных чекистских или ментовских квартирах, из каких-то рептильных фондов подкармливается воспалённое воображение этих рукоблудов.

На стукачах, чекистах и партийцах совок держался и стоял, как на трёх слонах земная твердь. А эти три слона стояли на черепахе, которая была собой ну вылитая советскую власть. Только вот в чём штука, земная твердь вовсе не плоская, а круглая, да и не твердь она вовсе. Тогда спрашивается вопрос: На хрена были нужны эти подпорки, эта власть и сами эти чекисты вместе со стукачами?

Вербовка.

Карз Драйв (Туркменистан, 1968):

Как меня КГБ вербовал в "стукачи". В августе 1967 года, в очередной раз потерпев неудачу при поступлении в московский вуз (на этот раз это был физфак МГУ), я по настоянию отца ("Ты еврей, - говорил он мне по телефону, - тебя в Москве не примут. Читал, что Израиль только что сделал с арабами? Нам это никогда не простят. Вернись, я тут уже договорился") приехал назад в Туркменистан и поступил на физфак Туркменского гос. университета. Но летом 1968 года, не дождавшись окончания летней экзаменационной сессии, я забрал документы и уехал поступать в МФТИ. Вот в этот короткий период обучения на первом курсе ТГУ и случилась эта история с вербовкой.

А выглядело это так. Подошел ко мне в перерыве между занятиями в университете какой-то незнакомый мужчина средних лет, вроде как преподаватель. Представился: "Пир Яллыевич" и сказал, что у него есть ко мне очень серьезный разговор, так что не могу ли я после последней пары зайти сегодня в такую-то комнату. На мой вопрос, о чем разговор, не ответил, сказал, что я узнаю позже.

А после, в тот же день, меня один мой одногруппник (кажется, Арслан Кульбатыров) спросил: "А о чем ты с Пиром Яллыевым разговаривал?" Я ему и передал разговор. А он мне: "Ты поосторожнее с ним, это куратор нашего курса от КГБ". Я, конечно, напрягся, но на встречу пошёл.

В комнате, когда я пришел, кроме Пира Яллыева находился другой мужчина, русский, который, собственно, и вёл "беседу", а Пир Яллыев больше помалкивал. Русский мужчина никак не представился, просто сказал, что он сотрудник КГБ, и заговорил со мной в том духе, что я, мол, вероятно, догадываюсь, в связи с чем я интересую его организацию. Я совершенно искренне ответил: "Не догадываюсь", и тогда он напомнил мне про мои разговоры с одноклассником Витей Голубевым. Я про них и забыл уже, шла весна 1968 года, а школу я окончил летом 1966. Два года прошло, Витя (он был старше меня на год, хоть и одноклассник) сразу после школы "загремел" в армию, я поначалу с ним переписывался, но к этому моменту переписка остановилась. А в 9 или 10 классе (не помню, в каком именно классе у нас был предмет "Обществоведение") мы с Витей слаженным дуэтом мучили вопросами преподавателя этого предмета Григория Александровича, по прозвищу "безухий", а по совместительству ещё и парторг школы (все ли тут знают слово "парторг"?). Вопросы наши касались несоответствия описываемого в учебнике социалистического строя реалиям окружающей жизни.

Я прежде всего спросил у гэбэшника, всё ли в порядке с Витей, а после того, как получил заверения, что с Витей всё хорошо, и что он даже не знает об этой нашей встрече, - я вынужден был признать, что да, вёл с Витей обсуждение несоответствия реальной окружающей жизни тому, как советский строй описывается в книгах и в СМИ, но это было так давно, и в этих разговорах не было никакого криминала. Но товарищ проявил осведомленность и сказал, что обсуждал я эти вопросы не с одним только Витей, а в присутствии группы людей, что это было что-то вроде собрания. Ну, пришлось вспомнить и это "собрание", когда мы, пятеро школьников, загорали летом 1965 года на берегу Мургаба, и зашел разговор, в котором активными участниками были я и Витя, а трое других парней (Жора и Володя Костины, а также Толя Сметанин) в основном помалкивали или отделывались короткими репликами. Я признался, что излагал на этом "собрании" свою собственную "теорию" о том, что у нас в стране - это никакой не социализм, одно сплошное воровство и беззаконие, и что путей выхода из ситуации два: первый - вступать в КПСС и пытаться изменить положение изнутри, а второй - устроить повторную социалистическую революцию, чтобы установить настоящий социалистический строй. При этом я в разговоре с гэбэшником сделал примечание, что мои впечатления основываются на впечатлениях о жизни в Туркмении, а как обстоят дела в других частях страны, я точно не знаю. Мол, надеюсь, что, может быть, там всё больше похоже на описанное в учебниках, но, скорее всего, везде творится примерно одно и то же.

"Собеседник" задал мне вопрос: кого именно я имею в виду, когда говорю о воровстве (слова "коррупция" я тогда не знал) и беззаконии. Мол, мы, КГБ, как раз и боремся с подобными явлениями, и вы, молодой человек, могли бы нам помочь. Но я ответил, что конкретная информация касается близких родственников, так что я её предоставлять не стану. Мой собеседник не настаивал, его больше интересовало, кто и что говорил на том самом "собрании". Я ответил, что вся "теория" была моя, что Витя со мной был согласен, а остальные участвовали в обсуждении вяло и без интереса.

В общем, мне предложили изложить мои показания в письменном виде, я это сделал, с облегчением отдал написанное этому русскому гэбэшнику и хотел было уйти вслед за ним, но Пир Яллыев меня задержал: "А вас, Штирлиц, я попрошу остаться".

Он стал расспрашивать меня о настроениях среди моих товарищей студентов, о том, как они относятся к событиям в Польше и Чехословакии (ввод танков в Прагу состоялся позже, и один из участников упомянутого выше "собрания", кажется, Сметанин, несколько лет спустя показывал на фотографии себя, сидящего на броне одного из этих танков. А вербовали меня чуть раньше, это был как раз пик так называемой "пражской весны", когда чехи вздумали вдруг строить у себя "социализм с человеческим лицом"). Ну, я ему ответил, что лично мне идея "человеческого лица" близка, но как к ней относятся другие студенты, я не знаю, потому что разговоров на эту тему я не слышал. Это была правда, кстати. И тут Пир мне говорит: "А вы не ждите, когда они сами заговорят. Вы сами начните обсуждение, а потом запоминайте, кто что сказал, и передавайте мне, когда мы с вами будем время от времени встречаться".

Я аж опешил от такой прямолинейности и непонимания, что перед ним сидит молодой идеалист, мечтающий о "настоящем" социализме. Но отказать ему прямо не смог, побоялся. Сказал, что мне надо подумать. На том и разошлись.

Я тут же написал письмо Вите с подробным изложением происшедшего. Через несколько дней пришло ответное, в котором он рассказал, что какой-то там мудак из солдат порылся в его тумбочке, нашел моё письмо и передал командиру, что Витю уже вызывали и провели "среди него" работу. Что он теперь моё новое письмо после прочтения разорвал, чтобы ничего такого не повторилось. В общем, не было никакого сознательного "стука", а была досадная случайность.

А Пир Яллыев после этого ещё дважды ко мне подходил: "Ну как, подумали?" В первый раз я ответил, мол, не успел пока. А во второй я сказал, что, мол, встречаться не хочу, и не о чем нам разговаривать. Сам испугался того, что сказал. Может быть, это послужило дополнительным мотивом (основными были низкий уровень преподавания и желание учиться в Москве), который побудил меня в середине июня, в разгар сессии, с двумя недосданными экзаменами, подать заявление об отчислении по собственному желанию. Декан меня сначала вразумлял, потом сказал, что документов не отдаст, но я отнес заявление в ректорат, и декан вынужден был сдаться. Но на прощание сказал: "Назад не приму, даже не пытайся".

А первого июля у меня был первый вступительный экзамен в МФТИ, я еле успел на него из-за задержки, связанной с упорством ашхабадского декана.

Людмила Новикова:

У меня вербовали дедушку. Он был профессором. После войны еще в сталинское время его вызвали в НКВД и там предъявили уже готовое дело. На него было 2 доноса: один - хорошо отзывался на лекции об одном зарубежном ученом ("низкопоклонство перед западом" и "протаскивание западных взглядов"), о чем второй - не знаю. Но главным образом ему предъявили другое. Дедушка никогда не был эсером. Но в молодости он сочувствовал земельной программе эсеров. И на каком-то студенческом митинге еще до революции за это выступал. И вот теперь, предъявив это, женщина-следователь предложила сотрудничать. Он отказался. Но не так героически: нет, и все. Он говорил, что он рассеянный профессор, который очень увлечен своей наукой, а все остальное забывает и путает. В общем создавал образ классического профессора из советских фильмов. Но отказался твердо. Его, как водится, отпустили "подумать". И больше не вызывали.

Как потом оказалось, репрессировали саму женщину-следователя, которая вела его дело. Но в то время бабушка не могла спать какой-то период: слушала машины у подъезда и шаги у двери. Она считала, что просто так ему это не сойдет с рук. Поэтому, хотя у меня никого в семье не репрессировали, я понимаю, как это было близко. Только по счастливой случайности дедушка не попал в ГУЛАГ.

Карз Драйв:

Делаю вывод: в брежневские времена уровень мастерства вербовщиков сильно снизился по сравнению со сталинскими. :)

Людмила Новикова:

А как удобно: составил дело, если вербуется - хорошо, если нет - тоже хорошо, выявил замаскировавшегося врага. Думаю, про студенческий митинг у кого-нибудь из его знакомых выбили, кто знал его в те времена.

Sergey Paraketsov:

Моего деда после приговора к 10 годам лагерей (посадили его в 1941 по 1958-й) долго не отправляли на этап. Его следователь (теперь уже бывший) вызывал его несколько раз и вербовал стать "наседкой", то есть стучать на сокамерников. Взамен предлагал не отправлять деда на этап, а оставить сидеть в Москве - в Бутырке или Лефортово, где условия были лучше и работать не надо было. Кроме того обещал передачи и регулярные свидания с семьей. Дед наотрез отказался. Следователь вспылил и пообещал отправить деда в такое место, где дед и месяца не протянет... В общем, деда отправили в Воркуту на угольные шахты. Но то ли следователь имел не такую уж большую власть, то ли дед был везучий, но из лагерей он вышел через 10 лет, а потом был в ссылке в Тарусе, куда уже к нему семья ездила регулярно. Позже его реабилитировали, а умер он только в 1970-х...

Iveta Rīvāne:

Вспомнились мемуары Гурченко, там тоже был эпизод вербовки. Меня судьба миловала, видно была неинтересна для органов :). Но одного кавалера, спортсмена (борьба) вербовали, предлагали стать Агентом, именно так, с ударением на первый слог :) ... А знакомого поэта вербовали в армии через избиения, потом уже на воле - приглашали на беседы, и он не выдержал, согласился. Хотел их переиграть и всем рассказывал, что является стукачом. Реально " настучал" на другого стукача, и тогда от него отстали... Но в картотеке он есть.

Сергей Прохоров:

В стукачи по разным причинам попадали. Я знал человека, у которого не было квартиры в городе (в деревне жил), но был тяжело больной дошкольник-сын. Он его возил в больницу при любой погоде на автобусе в город за 20 километров. А если опаздывал, то приходилось километров пять идти пешком и нести мальчика на руках. И вот тогда некий чин из известной организации предложил: "А давайте мы вам поможем с квартирой и лечением сына, а вы поможете нам - будете писать отчеты об обстановке в вашем коллективе". Парень сломался. Но всех честно предупредил, на что он согласился. Предупредил, что с ним откровенничать не надо. И показал аппаратуру, которую ему выдали. Например - диктофон. Сказал: "В моём кабинете стоит вот эта хреновина. Я её обязан им показывать. Так что, если в моём кабинете я о чем-то буду спрашивать - имейте в виду". Одним словом, будто на тот свет уходил.

Людмила Новикова:

Были случаи, когда люди соглашались, но предупреждали, рискуя многим. Ведь это же не просто милая беседа с предложением, это еще и давление. Они там умеют говорить. Человек проявлял слабость в какой-то момент, соглашался, а потом, придя домой, приходил в ужас, обдумав еще раз на что он согласился. И тогда, да, предупреждал того, на кого должен стучать. И по-моему, этим искупал свое согласие. Это было даже в сталинское время, когда за нарушение согласия стучать неминуемо грозил лагерь. И вообще это разные вещи. Одно дело кадровый сотрудник, который пошел туда работать добровольно и в любой момент может уйти, даже если это и трудно. А другое дело стукач, да еще принужденный к этому. И если он честно предупреждал, то его и стукачом нельзя назвать.

Сергей Прохоров:

Нельзя. И поэтому его всё равно уважали на работе. А дамы, так и очень даже любили. Мы видимся периодически. Всегда с интересом... У него были другие грехи. Их я не люблю. А этого вроде бы и во грех никто ему не вменял.

Сергей Бакалов:

Моего старшего товарища, 1948 г.р., так по выпуску из ВУЗа приглашал послужить родине дядя в сером пиджаке с незапомнившемся лицом. Мой старший товарищ - это впоследствии декан нашего факультета с 1987 по 2014 г.

Сергей Титов:

В армии, на закате совка, вербовали в учебке... Еле отказался от них.

Александр Варакса:

У меня такая же история. А как понял майор, что дела не будет, сразу начал угрожать на Новую Землю отправить дослуживать.

Сергей Титов:

Товарищ мой, когда подсунули бумагу подписывать, вернее писать заявление о добровольном сотрудничестве, порвал всё и наотрез отказался. Заслали под Читу после учебки, в роту охраны, хотя распределения туда не было, по полученной специальности. У меня история другая, нашли способ от меня отвадить.

Всеволод Баронин (Зеленоград, МИЭТ, 1980):

Как знают некоторые – а интернет-большинство (и не только интернет-) уже давно забыло, или просто не знало от рождения – в каждом структурном подразделении высшего учебного заведения, завода, НИИ и вообще чего угодно в СССР имелись стукачи, сообщавшие идеологическому руководству и Первому Отделу (т.е. местному отделению КГБ) о неблагонравном во всех смыслах – и не только политическом – поведении своих коллег. Не могу сказать точно, сколько там уж должно было полагаться стукачей на институтскую группу, но моя мать, работавшая в высшей школе с 1956 года утверждала, что стукачей на группу полагалось два человека еще со сталинских времен. Мать училась в МГУ в 1951–1956 годах, и уж ей-то знать лучше.

Так вот, 6 августа 1980 г. я сдал второй и последний для себя вступительный экзамен в МИЭТ, то есть устную физику – поскольку у меня школьный аттестат имел средний балл 4.88, приравниваемый к 5.00, то в институт я поступал по так называемому «эксперименту» – то есть сдаешь два экзамена в сумме на 9 баллов, и зачислен! (...)

Сдав вступительные экзамены и отработав дней пять на «негритянских работах» как новоявленный студент – помнится, мы ровняли какие-то клумбы за 4-м корпусом МИЭТа - я озаботился соблюдением комсомольских формальностей. Каких таких формальностей? А очень просто: комитет комсомола МИЭТа приравнивался по своему уровню к райкому комсомола (еще бы – одних студентов более 3 100 душ), а раз так, то мне нужно было свою учётную карточку из этого самого Зеленоградского РК (райкома) ВЛКСМ (Всесоюзного Ленинского коммунистического союза молодежи = комсомола) переложить в комитет комсомола МИЭТа.

Ну что, съездил в райком, забрал карточку, и попёрся в МИЭТ еще по временному пропуску. Дело было где-то примерно 25 августа, и студ.билетов нам еще не выдали. А где находился в МИЭТе комитет комсомола, я знал прекрасно, ибо с 8 по 10 класс ходил в МИЭТ на занятия ФМШ, то есть такой лажовой физико-математической школы, окончание которой чуть повышало шансы при поступлении собственно в МИЭТ.

Прихожу в комитет комсомола – а там сидит какой-то комсомольский начальник, весь в костюме и при галстуке. Я поздоровался и объяснил суть своего дела. Начальник возликовал, похвалил меня за сознательность, но добавил, что рано это я с комсомольскими делами заявился – постановка на учёт будет только в сентябре. Однако присоветовал «подождать пять минуточек» – ко мне, мол, будет разговор – и убежал куда-то. Сижу, жду. Возвращается комсомолец минуты через две, а с ним унылый, но серьезный ветеран лет под 50. Ветеран сообщает, что ко мне есть серьезный разговор – но, мол, «давайте пройдем в другое помещение». И пошли мы в дверь с надписью «Первый отдел» – как помнят обучавшиеся в МИЭТе, он почти напротив комитета комсомола расположен был.

И начинают они вдвоем – комсомолец и ветеран – меня обрабатывать. Что, мол, сейчас непростое, но сложное время; враги строят козни против Советского Союза и далее в том же роде. Ну я сразу же понял, куда они клонят (спасибо родителям, подготовили), и так сижу помалкиваю. Наконец мне предлагают быть стукачом – ну не так прямо, конечно, а что «вы, как ответственный комсомолец, должны помогать нам в борьбе за высокую дисциплину и сознательность, blah-blah-blah…» Сразу же было оговорено, что это небескорыстно – у меня не было бы проблем с зачетами и экзаменами, и к стипендии у меня были бы значительные приплаты, аж 85 руб. в месяц (в МИЭТе обычная стипендия была 55 руб., полуповышенная 63.25 (+15%) и повышенная 68.75 (+25%)) – то есть моя «обычная» стипендия составляла бы 140 руб., т.е. больше моего первого инженерского оклада в 130 руб. в 1986 году.

Ничего мне не оставалось, как прикинуться дурачком и сказать, что на такую ответственную работу я не гожусь. Не гожусь, и всё. Отвязались они от меня, тем не менее, отчего-то быстро, минут через 20 – быть может, причиной тому был самодельный значок с надписью «Uriah Heep», который я тогда таскал на дивном мохнатом пиджаке. Задним числом мне сейчас удивительно, что эта история вообще не имела никакого продолжения – чего-чего, но неприятностей с органами в лице Первого Отдела у меня в институтские времена не было.

Я понимаю, что сейчас найдутся доброжелатели, которые сообщат мне, что если бы я стал стукачом – то сейчас был бы олигархом. Фигушки, вот как раз те, кто на нашем потоке был стукачами, никакой такой карьеры не то что в новое, но даже и в старое время не сделали. К тому же работа стукача была опасна и трудна: свои наблюдения за обществом они были обязаны записывать в секретную прошнурованную тетрадь, за утрату коей полагалось автоматическое исключение из комсомола и института. Такое произошло с одним гнусным типом, учившемся на нашем же факультете, но на год моложе. Кстати говоря, стукачи обнаруживались как-то быстро – и их было действительно по две персоны на группу. Одним из них мог быть староста группы – но это правило соблюдалось далеко не всегда.

А выкупились все наши стукачи, как всегда, глупо и по инициативе родного государства: летом 1982-го, когда мы все отправились в стройотряд, для этих товарищей был организован специальный стройотряд – точнее говоря, они якобы работали на участке отмывки кремниевых пластин (на «Элме» или «Ангстреме», точнее не помню), и заработали денег соответственно своим рискам – рублей где-то по 900.

Vadim Basovskiy:

Мне как-то сильно не везло с работой. Ну да, понимаю, вы сейчас припомните известное выражение о плохом танцоре, но это действительно так. Я написал дипломный проект в Институте технической теплофизики и должен был идти туда на работу. Диплом был реальным, включал кусок будущей диссертации, а также был специально отмечен, т.е. место моей работы было предопределено. Но не тут-то было. Каждый год институт запрашивал двух человек моей специальности и получал одного. И именно в мой год забыли дать запрос в Госплан. Специальность у меня была дефицитная, запросов в Госплан было больше, чем выпускников, поэтому об откреплении не могло быть и речи. Распределился в проектный институт Гипроград. Считалось, что это хорошо.

Надо признаться, что проектную работу я не любил и не хотел работать проектировщиком. Но почему-то начальство хотело меня. Как там говорил Фроим Грач у Бабеля: «Соломончик хочет Баську, но мадам Каплун не хочет меня»? У меня было наоборот. Все-таки я успел кое-чего наворотить в Гипрограде, а также приложил руку к той самой ужасной железной бабе, которая почему-то присутствует теперь на всех фотографиях Киева, снятых с левого берега Днепра. Короче говоря, я проработал в Гипрограде тридцать четыре месяца и четыре дня. Ну, четыре дня потому, что я просто доработал до конца недели, прежде, чем уволится. А вот тридцать четыре месяца, а не тридцать шесть, потому, что я применил военную хитрость. В какой-то момент начальник отдела кадров обнаружил, что я собираюсь улизнуть, не отработав положенные три года. И тут я произнес заранее заготовленную тираду: «Я не виноват том, что родился мужчиной. Если бы я родился женщиной, то пришел бы к вам на два месяца позже и сейчас был бы уже свободен. Но родившись мужчиной, я вынужден был провести два месяца после института в военных лагерях, что задержало нашу с вами радостную встречу. Неужели вы считаете, что мой долг перед родиной я должен исполнять за свой счет, а не за счет родной организации». Крыть было нечем, и меня отпустили.

Описываемые события произошли через несколько месяцев после того, как мне предложили должность старшего научного сотрудника в одном очень солидном НИИ, куда я и отправился в ближайший понедельник после вышеупомянутой пятницы. Казалось бы, все хорошо, начинается новая жизнь. Но, как говорится, не долго музыка играла…

Меня вызвали в военкомат, я пришел в соответствующий кабинет, где престарелый отставник задрожал всем телом, увидев мою повестку, и попросил зайти в кабинет напротив. Там сидел некто в штатском, представившийся капитаном КГБ. Дальше шла длинная беседа «за жизнь», кто я да что я, чем интересуюсь, какие у меня планы, то да сё, «А, кстати, вы же советский человек», - «Ну да, конечно» и т.д. На прощание милый капитан пообещал непременно встретиться со мной еще. И понеслось. Он звонил мне, назначал встречу где-нибудь в парке и долбил мне мозги одним и тем же, заходя с разных сторон. Идея была проста – стучать на коллег, но как творчески это было обработано. Я отбивался, как мог. «Вы же, наверное, хотите поехать за границу?», - «Ну что вы, у меня маленькая зарплата, я даже не думал об этом». В другой раз: «Вы же, конечно, хотите защитить диссертацию», - «Это как получится. Знаете, я пришел в НИИ из-за кульмана и всегда могу туда вернуться, чтобы заработать на кусок хлеба».

Однажды я сказал ему: «Я считаю, что любым делом должны заниматься профессионалы. Вот, например, мой дед – профессионал и ваш коллега, полковник, между прочим. Занимал генеральскую должность, но образования для генерала не хватило» (дед действительно был полковником конторы). Капитан побелел, он понял, что, возможно, будут бить. В следующий раз он, не здороваясь, выпалил издали: «Что же вы не сказали мне, что ваш дед уже двадцать пять лет на пенсии?».

Эти игры продолжались несколько месяцев, после чего капитан от меня отстал. За это время я вычислил некоторых своих сотрудников, получавших такие же предложения. Ну, а приняли они его или нет стало ясно спустя некоторое время. Меня тормознули во всем, ни о какой аспирантуре не могло быть и речи. Правда и сделать мне что-либо серьезное тоже не могли. Я говорил: «Мы с Сахаровым старшие научные сотрудники и нас это устраивает». Я так и остался старшим научным на пятнадцать лет, а когда мне предложили должность заведующего отделом, было уже поздно: я собирался уезжать в Штаты. А вот некоторые мои коллеги карьеру сделали – вступили в родную партию, быстро пошли в гору. Однако, с началом перестройки бежали, обгоняя друг друга, сдавать свои партбилеты. Ну, а потом двинули в торговлю, и сейчас у них все хорошо.

Я иногда думаю, что я потерял, и что я мог выиграть? Да ничего я в итоге не потерял и ничего не мог выиграть. Зато как приятно чувствовать себя приличным человеком.

Игорь Лев:

В 1976-м, когда мне было 22, я оказался ассистентом на кафедре, такой весь наивно активный ленинец. И вот взялся типа "бороться за чистоту ленинских идей". В результате - ковёр парткома и ректора, партсобрание, которое единогласно меня клеймит, всё такое. Не повышают, не доверяют, про заграничные туры забудь, не возражают, чтоб уволился...

Но я-то петушком. во-первых, ничего не понимаю... Ну, кроме того, что "они все" дешёвки. Во-вторых, я же за Ленина же, вы чо! Со мной говорили и вправду сочувствующие: мол, до чего же ты ничего не знаешь, не понимаешь. Я им:
- Ну не сажают же!
А они мне:
- Ой-ой-ой... какой же, мол, ты... Не просто сажают, а ещё как сажают!
И какие-то дикости мне рассказывались. И про политических, и про соответствующую, как я теперь понимаю, психиатрию.

И вот, наконец, нарисовалось передо мной это явление - "первый отдел". Я ровным счётом ничего про это не знал. Явление это - КГБ - только героической музыкой из телевизора мне было известно. Итак, в первый раз он сам ко мне пришёл. Под два метра росту. И очень-очень характерная их манера эта... Вроде и мягко, но как-то эдак... стально-уверенно... Глаза особые: ни у кого больше таких не было... типа "ты попал, дружок"... Вот это выспрашивание по, казалось бы, пустякам. При этом с какими-то дальнозоркими целями.

Второй раз - у него в кабинете. Я вёл некую студию со школьниками. Вот ею-то он и заинтересовался. Преспокойно конфисковал у меня все мои тетрадки с фамилиями-адресами. Суть бесед такая: он намекал на какие-то крамольные события в институте, о которых я не имел понятия, и чувствовалось, хотел, чтоб это сделано было под моим руководством...

Ну, и вербовка ведь у них была... Зам по идеологии, он же - зав.кафедрой всея философии заявил, что 20 минут моего общения со студентами перечёркивает семестр работы всей их кафедры. Именно вот в такой арифметике. То есть, студентики там у них сотрудничали...

Раньше для меня чистой формальностью были эти вечные визы парткомов на всяческих назначениях. Всем парткомы всё автоматом утверждали. Но не мне. Из меня они себе делали акт бдительности. Не утверждали даже туда, куда никто не хотел. Потом к ним приходили хозяйственники и меня под шумок отправляли. При этом конфиденциально беседовали - мол, за тобой будут наблюдать. Некоторые из наблюдателей были простоваты и затевали со мной расспросы. А то, что я их видел мило беседующих с тем двухметровым начальником первого, это уже я наращивал свои встречные мышцы.

Потрясение меня разбудило. Дерьмом было не столько КГБ, дерьмецо торчало на большинстве должностных стульев. Дерьмом был отравлен сам весь воздух эпохи.

Вуз тот, место моей первой работы, до сих пор я ощущаю как гадюшник. Когда меня не утвердили преподавателем, а оставили в ассистентах, я оттуда с радостью уволился.